В свои 105 лет баба Тоня из Дмитриевки может и печку починить

В этом самом доме больше ста лет прожила ее мама

В родной Дмитриевке секрет долголетия односельчанки не разгадал ещё никто. Рассказывают, всегда была крутого нрава, работала в колхозе сначала в полеводческой бригаде, затем на ферме крупного рогатого скота. Удовольствие находила и в домашнем труде. Хотя дело, скорее всего, в необходимости, чем в удовольствии — Агриппина по паспорту, а в быту Антонина, давно пережила всех своих близких и по хозяйству делала все сама.

Рассказывают, в прошлом году начали у нее из печки кирпичи вываливаться. Никого не нанимала и не звала на помощь — замесила миску глины и поставила все на место. Конечно, силы уже не те, но на здоровье бабушка не жалуется. По врачам она никогда не ходила, а из лекарств знает один только цитрамон, говорит, помогает ей при головной боли. К одиночеству давно привыкла. Похоронила мать, которая прожила здесь больше ста лет, обоих своих сыновей. Восемь лет тому назад, когда умер старший Иван, тяжело заболела и сильно сдала. С тех пор и взяла ее под свое крыло соседка.

Нина Николаевна и вызвалась проводить меня к долгожительнице, объяснив: характер у бабушки такой, что подход нужен. Если что не понравится или насторожит, разговаривать не станет. Ей и самой уже 74, но помогает женщине и по-соседски, и чисто по-человечески. Навестит, поможет, посочувствует, тёплым словом подбодрит.

— Я ей то борща миску принесу, то пирожками угощу. Ну а годы на месте не стоят, без постоянного ухода, вижу, соседке все труднее. Сейчас бегаю к ней по несколько раз на день.

— А социальные работники к ней наведываются?

— Конечно, хотя бабушка очень много делает сама. Как-то прихожу, а она по лестнице на чердак поднимается. Надо, говорит, посмотреть, где там у нее потолок протекает. А лестница короткая, поэтому на чердаке была веревка закреплена и свисала вниз. Так она, держась за ту веревку, наверх и поднялась…

В сельском совете о долгожительнице говорят уважительно. Ни на что не жалуется, всем довольна — и пенсией с президентской надбавкой, и заботой своей соседки.

«Муж как напьется, так мы сразу в конюшню прятаться»

— Я жизнь прожила долгую, тяжелую, — вздыхает бабушка Антонина, усаживаясь на лавку.

Убранство на этой половине ее хатенки такое, каким оно было и сорок, и пятьдесят, а, может, и больше лет тому назад. Кровать с накидками на подушках, крашеный сундук да самотканые половики на глиняном полу. На стенах несколько фотографий в простых рамках. Самой хозяйки на них нет. Наверное, потому, что в детстве произошел с ней несчастный случай, в результате которого она получила травму глаза. Так с девяти лет на один глаз и ослепла. Какие уж тут фото на память!

В Дмитриевке родилась в 1908 году. В семье было четверо детей — все девочки. С малолетства родители приучали их к деревенским заботам — за скотиной ухаживать, ткать полотно. В семье особого достатка не было. Землю тогда семье на девочек не давали — только на сыновей. Выручало небольшое хозяйство. Голодные годы долгожительница хорошо помнит.

— Я за пятнадцать километров от нашего села ходила на работу в соседний колхоз. Там нам выдавали макуху, с ней варили суп. Солому перемалывали и пекли какие-то коржики. Отец сторожил на молочарке, так он обрат получал. С голоду не пухли, я с родителями выжила, а старшие сестры к тому времени замуж повыходили, жили отдельно.

Когда односельчанин позвал замуж, согласилась сразу. Парни на нее особо не заглядывались, да и засиделась в девках — почти 28 стукнуло. От замужества того радости было мало. Пил очень муженек, такие пьяные дебоши устраивал, что приходилось ей с маленькими детьми в конюшне прятаться. Наутро проспится ее Павел и начинает спрашивать, что вчера было.

— И уходил он от меня, и возращался. Я его принимала, обстирывала, кормила, но жили мы порознь, хотя и под одной крышей. Он, наверное, и сам не выдержал такой жизни.

Однажды среди ночи всех разбудил сильный грохот. Прибежали на звук, и увидели Павла с петлей на шее — веревка оборвалась под незадачливым висельником.

Но, оказалось, испытания на этом не закончились. Помощи от мужа никакой, сама и с сапкой по огороду бегала, и в колхозе никакой работы не гнушалась. Когда началась война и пришла повестка из военкомата явиться на призывной пункт, не причитала, как другие женщины. Они теряли кормильца. А кого теряла она? Простилась сдержанно.

— Забрали его воевать, а он убежал, — баба Тоня долго думает, силясь вспомнить место расположения воинской части, которую Павел самовольно оставил. — Ага, из-под Чистяково добирался (Луганская, тогда Ворошиловградская область). Сначала Павло на хуторе Гришаи у брата появился, и тот, от греха подальше, ночью на бричке привез его в Дмитриевку. Месяцев шесть жил беглый солдат дома, пока за дезертиром не пришли военные люди.

— Офицер приехал какой-то, грозный, сердитый. Говорит, там война, а ты, мол, у бабы под боком отлеживаешься. Грозился расстрелять на месте. Я начала плакать, просить за мужа. Увели его. С тех пор как в воду канул.

Обращалась после войны в военкомат. Проверили все данные по документам и объявили: пропал без вести.

С тем и жила баба Тоня все эти годы, вроде бы и солдатская вдова, а на самом деле такой не являющаяся. Но никто не попрекнул женщину этим фактом ее биографии.

«Спасибо хочу сказать нашему Президенту»…

Сейчас распорядок дня у бабушки незамысловатый, но устоявшийся. Три раза в день соседка приносит ей горячую еду. После каждого приема пищи — обязательный сон.

— Любит она борщ, вареники. С вишнями, пока они не отошли, частенько делали. Пирожки с картошкой и капустой на сковородке Федоровна часто заказывает, — говорит Нина Николаевна. — На ночь ей всегда оставляю печенье и конфеты, чтобы могла перекусить.

Иногда, чтобы развлечься, бабушка Тоня слушает радио. Телевизора у нее нет, да она его и не хочет, ей не интересно. Вот книги церковные она бы читала, но видеть стала хуже, а очки никогда не надевала.

К ней в Дмитриевку никтоиз родни не приезжает, хотя и насчитала долгожительница восемь внуков. Есть правнуки, племянники. Никто не знает, почему у бабушки нет близких контактов с родней. Но если понравится ей кто, хату тому свою пообещает, пусть, мол, занимают после ее смерти.

— Только кто на ту хату позарится, — замечает соседка. — Вы шутите, хате уже больше 200 лет!

Столетие и стопятилетие Агриппины Федоровны отмечали шумно, с гостями. Приезжало районное и сельское начальство, представители собеса, от ветеранской организации. Именинница распорядилась накрыть стол так, чтобы перед людьми стыдно не было.

На мою просьбу ее сфотографировать долгожительница долго медлит с ответом, потом, видя наведенный на нее объектив, просит подождать, пока не поправит на голове косынку. Принимает, как мне показалось, кокетливую позу и делает знак — теперь можно.

— Вы там в своей газете, — говорит на прощанье, — обязательно поблагодарите нашого Президента за добавку к пенсии тем, кому сто лет и больше. Спасибо от меня Виктору Федоровичу.

Деньги, они всегда кстати. Угля вот на зиму привезти надо — четыре тонны расходуется. Есть и другие потребности, поменьше. Можно только удивляться жизнестойкости старшего поколения. Будто какой-то стержень внутри, который держит и второе дыхание даёт.

Я вдруг поймала себя на мысли: баба Тоня живет, а не прозябает. Как может, как получается, по силам, возможностям. Но ведь продлила годы до глубокой старости.